ИМЯ БОЖИЕ ПОХУЛИВШИЕ
ГОДЫ ХРУЩЕВСКИХ ГОНЕНИЙ: СУДЬБЫ ОТСТУПНИКОВ
Отрекись от Него— и громом
Не расколется небосвод…
Только свет из грешного дома,
Может быть, навсегда уйдет.
И заметишь ты это едва ли:
Всё заботы да суета…
Мы уже не раз предавали
И стыдились верить в Христа.
Но глядит Он из дальней дали,
Весь изъязвлен и весь в крови:
Дети, дети Моей печали,
Дети, дети Моей любви.
Надежда Павлович
Мы молитвенно чтим память новомучеников и исповедников Российских, чья святость просияла в годы гонений. Однако не только святость являют такие годы, но и апостасию— отступничество от Христа.
О некоторых из тех, кто пошел по этому пути в эпоху хрущевской атаки на Церковь, наш сегодняшний рассказ.
Эпоха
С первых дней своего существования советская власть объявила Православной Церкви беспощадную войну. Гонения начались при Ленине, продолжились при Сталине. Мощной, продуманной и организованной атаке подверглась Церковь при Хрущеве. Не так уж мало было пострадавших за веру и при Брежневе, но это отдельная тема.
Чем хрущевские гонения отличались от гонений предшествующего времени? По образному выражению одного священника, сталинскому режиму Церковь была нужна, как стеклянный глаз на бандитской физиономии: функции выполняет чисто декоративные, но без него физиономия выглядит уж слишком свирепой. Не следует преувеличивать меру благоволения Сталина к Православию, как это делают нынешние неосталинисты: к 1939 году в стране оставалось всего 350–400 действующих церквей[1] (для сравнения: в 1914 году в Российской империи их было 77767)[2].
Краткой передышкой между гонениями стал период с 1943 по 1946год, когда храмы стали открываться и репрессии по религиозным мотивам несколько сократились. С 1947 года они вновь усилились, хотя и в меньших, по сравнению с довоенными, масштабах. С 1948 года до смерти Сталина не было открыто ни одного храма.
Еще одной короткой передышкой стала середина 1950-х. Процесс либерализации жизни в стране не мог не затронуть и Церковь. Священнослужители, выжившие в лагерях и тюрьмах, выходили на свободу; стали открываться новые приходы; практически впервые за советский период разрешили печатать Библию, и в 1956 году она вышла тиражом 50 тысяч экземпляров. Но уже в 1957 году положение начало ухудшаться; в 1958-м атака началась.
Хрущев, декларировавший «возвращение к ленинизму», воспринял и воинствующий атеизм основоположника советского государства. Будучи романтиком революции, он всерьез верил в реальность построения коммунизма. В этом светлом послезавтра Церкви явно не было места. Как известно, генсек обещал в 1980 году «показать по телевизору последнего попа»…
Хрущевские гонения не были столь кровавыми, как при Ленине и Сталине. Теперь за веру уже не расстреливали. Но идеологический прессинг в этот период по масштабам сравним только с «безбожной пятилеткой» 1932–1937 годов. Протоиерей Александр Мень вспоминал: «Начались закрытия храмов, пресса была полна враждебных выпадов, появились первые самиздатские ответы. Желудков написал один из своих шедевров— прекрасное открытое письмо отрекшемуся священнику Дарманскому[3]. Но разгромы продолжались. Начались выступления отреченцев <…>. Не было газеты, будь то “Советский спорт” или какая-нибудь местная “Вперед”, где бы ежедневно не долбилось, не долбилось… Я подсчитывал: в эти годы антирелигиозная пропаганда дошла до того, что в день выходило по 6, 7 названий книг, из которых каждая имела миллионный тираж[4]. В день! Прямо стрельба из “катюш”, из минометов… Храмы закрывались при самых безобразных обстоятельствах: вламывались, входили, надевали шапки и бросались тут же всё ломать»[5].
Случалась и стрельба не в метафорическом смысле, а в буквальном, с гибелью людей. Так, в Речульском женском монастыре (Молдавия) инокини и многочисленные верующие, пытаясь воспрепятствовать закрытию, заняли храм. Милиционеры начали палить из пистолетов, одного богомольца застрелили[6].
С 1961 года развернулось настоящее сражение за Почаевскую Лавру. Все живущие в окрестностях верующие были взяты на учет. Монахов насильственно вывозили из Лавры, избивали в отделениях милиции, сажали в сумасшедшие дома и тюрьмы. Одного послушника замучили насмерть[7]. О страшной кончине двух девушек, паломницы Марфы Ржевской и певчей Лидии Толмачевой, жизнью заплативших за преданность Почаевской Лавре, рассказывается в очерке истории этой обители[8].
Архивные документы и людская память сохранили немало примеров поистине подвижнической стойкости. В одной из статей о событиях тех лет описывается такой случай: «1959 год. Казанская церковь в поселке Вырица (под Ленинградом, рядом с ней похоронен преподобный Серафим Вырицкий) не имеет священника, служб нет. Приходят представители властей закрывать храм, разорять его содержимое и т.д. Идут к старосте— простой русской женщине Евдокии Васильевне Ивановой. “Где ключи?”— “Нет ключей, не было и не будет”.— “Да мы тебя...”— “Хоть в тюрьму сажайте, хоть убивайте, не выдам ключей”. Походили вокруг дверей, двери старые, дубовые, замки мощные— не сломаешь. Так и уехали ни с чем... Нашлись ходатаи, которые отстояли храм»[9]. Почаевский иеромонах Аркадий (Копылов) 26июля 1963года писал Святейшему Патриарху АлексиюI: «Пусть что хотят, то и делают, я с Лавры не пойду и под видом расстрела»[10]. И среди клира, и среди мирян были люди, готовые, если понадобится, принять мученический венец.
Как всегда в эпоху гонений, понятия верность и предательство обретали абсолютный смысл. Кто-то шел на свою голгофу— в тюрьмы, в «психушки», лишался священнической регистрации, оказывался выброшенным из социума, без средств к существованию. А кто-то начинал понимать, что «самое дорогое у человека— жизнь», которая дается только один раз…
В те годы около двухсот священнослужителей отреклись от Христа и были преданы анафеме. Из постановления Святейшего Патриарха и Священного Синода № 23 от 30 декабря 1959 года:
«Священный Синод на своем заседании под председательством Святейшего Патриарха Алексия постановил:
Бывшего протоиерея и бывшего профессора Ленинградской Духовной Академии Александра Осипова, бывшего протоиерея Николая Спасского, бывшего священника Павла Дарманского и прочих священнослужителей, публично похуливших имя Божие, считать извергнутыми из священного сана и лишенными всякого церковного общения. Они вышли от нас, но не были наши (1 Ин. 2, 19).
Евграфа Дулумана и прочих бывших православных мирян, публично похуливших имя Божие, отлучить от Церкви»[11].
Многие из отрекшихся уже к середине 1960-х годов спились или покончили с собой. Некоторые просили своих архиереев о прощении. Ренегаты вызывали всеобщее презрение; по этой причине, отмечает историк, «впоследствии от подобной практики (использования отступников в пропагандистских целях.— Авт.) властям пришлось отказаться»[12].
Мы остановимся на трех случаях отречения, на судьбах трех людей, упомянутых в тексте анафемы. Внешне эти судьбы сложились вполне благополучно. Небосвод не раскололся громом над христопродавцами, они не спились и не удавились, один жив по сей день и активно воинствует против Бога и Церкви. Итак, Александр Осипов, Павел Дарманский, Евграф Дулуман.
Случай Осипова
|
|
Не так давно в газете «НГ-Религии» была опубликована статья А. Черняева «Из Павла в Савла: к столетию Александра Осипова, богослова, ставшего атеистом». Статья выдержана в апологетическом тоне. Уход Осипова из Церкви Черняев представляет актом донкихотского благородства. Оказывается, даже трудоустройство бывшего священника было нелегким делом. На первых порах ему пришлось работать в Государственной публичной библиотеке, потом Осипов перешел в Музей истории религии и атеизма. «И если прежде он ездил на работу на такси, то после ухода из академии, чтобы просто сводить концы с концами, ему приходилось подрабатывать лекциями по всему СССР»[13].
Ну, не так всё трагично. О своем трудоустройстве Осипов позаботился задолго до ухода из академии. Еще за год до этого события он вел переговоры с некими «партийными товарищами» и все перипетии переговоров фиксировал в дневнике[14]. Его взяли на должность главного библиотекаря с окладом 1500 (после денежной реформы 150) рублей. По советским меркам это была очень даже приличная зарплата, вполне позволявшая «сводить концы с концами». Правда, она была в пять раз меньше его профессорского оклада, но Осипов гонорарами за атеистические книги, статьи и лекции очень быстро компенсировал разницу. А лекциями ему «приходилось подрабатывать» вовсе не по бедности— была другая причина, тесно связанная с его уходом из Церкви, но об этом чуть позже. Продолжим цитату из Черняева: «Правда, Осипов все-таки был по-своему небезразличен к денежному вопросу, поскольку не желал закрывать глаза на проявление алчности русского духовенства и связанную с этим ложь. По его наблюдениям, для многих священнослужителей РПЦ “постоянный обман фин<ансовых> органов стал законом”. В бумагах Осипова сохранилось описание эпизода…»— далее следует пространная цитата, призванная показать, как коварное духовенство с ведома Патриарха обманывает по-детски доверчивых советских фининспекторов.
Вообще-то, это государство ограбило Церковь до нитки— по нынешнюю пору она не может вернуть многие принадлежавшие ей некогда здания. Налоги были грабительскими даже до их многократного увеличения в 1958 году (увеличение совпало с началом гонений и имело целью задушить Церковь экономически). Так, в марте 1947 года митрополит Ленинградский и Новгородский Григорий (Чуков) был вынужден отправить Патриарху телеграмму: «Налоговое обложение сильно завышенное, совершенно не соответствующее фактической доходности— ставит причты ленинградских церквей в полную невозможность оплаты»[15].
Но самое главное здесь то, что Черняев пытается спрятать в нейтральном словосочетании «в бумагах». Дело в том, что Осипов был штатным осведомителем КГБ, и «бумага» с приведенной цитатой— его очередной донос.
Осипова завербовали еще в сталинские годы. Арестовать могли любого и без всякой причины, а его положение было особенно уязвимым: многолетнее проживание на территории буржуазной Эстонии, где он, между прочим, печатал статьи, которые можно было квалифицировать как антисоветские; жена после окончания войны бежала на Запад… Любое из этих обстоятельств уже тянуло на срок. Очевидно, ему предложили выбор: или— или. Ситуация не из легких, но и выбор Осипова не назовешь достойным.
Самое интересное в статье Черняева— это объяснение им причин ухода Осипова из Церкви: «Пожалуй, ведущим мотивом отречения Осипова послужило неприятие лицемерия и лжи, с которыми он сталкивался в Церкви на каждом шагу— от бытового до доктринального уровня».
Весь этот пассаж— чистая лирика, являющаяся простым повторением самооправданий Осипова в его отреченческих статьях. Современный ученый, один из крупнейших специалистов в области церковной истории ХХ века, профессор Санкт-Петербургского университета М.В. Шкаровский пишет об этом иначе: «В начале декабря работники КГБ приказали давно связанному с ними профессору Ленинградской Духовной Академии А.А. Осипову заявить о своем разрыве с Церковью и Богом. Через полторы недели они отправили в отдел пропаганды ЦК два аналитических обзора А. Осипова “Об общем положении православия в СССР” и “Об антирелигиозной работе”, написанных им по заданию КГБ»[16]. Шла кампания по публичным отречениям священнослужителей, и ради этого Осипова вывели из числа тайных наблюдателей за Церковью. Одно дело, когда отрекается рядовой клирик, другое— когда профессор ЛДА.
Задолго до этого, лишь замаячила перспектива ухода, Осипов стал обстоятельно готовиться к новой жизни: начал писать антирелигиозную книгу, подыскивать работу и т.д. Ждал он только приказа своих хозяев— какого именно числа открыто объявить о разрыве. Веру, если полагаться на его воспоминания и дневник, начал терять значительно раньше, чуть ли не с 1947 года. При этом он исправно читает лекции в семинарии и Академии, получает профессорскую зарплату; никто из окружающих не догадывается, что он— давным-давно атеист, ненавидящий Церковь. И такой человек смеет что-то лепетать о своем неприятии лицемерия и лжи?
В славословии Осипову Черняев переходит всякую меру: «По сути дела, Осипов— настоящий русский интеллигент. Он активно посещал выставки, концерты, театральные и кинопремьеры, прекрасно знал и любил современную поэзию».
Позвольте не позволить. С каких это пор сексоты карательных органов стали числиться «настоящими русскими интеллигентами»? Дореволюционная интеллигенция имела, наряду с достоинствами, массу недостатков, о них прекрасно сказали и авторы «Вех», и Солженицын в статье «Образованщина», но стукачей в этой среде презирали всегда. (Впрочем, где их не презирают?) После революции всё страшно подешевело, интеллигенция во многом выродилась в образованщину, но презрение к стукачам осталось прежним. Причем тут выставки и концерты— стукачам не подавали руки.
Работа Осипова на КГБ— настолько известный факт, что совсем обойти его невозможно, и к концу статьи Черняев сквозь зубы об этом упоминает. Тем более что для него этот сюжет— еще один удобный повод оскорбить ненавистную Церковь: «Осипову также ставят в упрек, что задолго до отречения он являлся осведомителем государства <…>. Но что из этого следует? Не секрет, что в СССР вся церковная верхушка, включая сотрудников синодальных отделов и преподавателей духовных школ, обязана была отчитываться перед соответствующими органами».
Какой изящный перевод стрелок! Оказывается, в иудином грехе Осипова нет ничего зазорного, поскольку, по Черняеву, тем же занималась «вся церковная верхушка» и все преподаватели духовных школ!
Вообще-то за такое бьют канделябром. Шулерские приемы «нового русского» атеизма— те же, что и у его советского старшего брата. Да, советская власть с самого начала
стремилась разложить Церковь, внедряя в нее своих агентов. Протоиерей Вячеслав Винников, учившийся в Московских духовных школах в 50-егоды, вспоминал: «До поступления я, конечно, знал, что Церковь гонима, но только за годы учения в семинарии я осознал, насколько Церковь пронизана безбожной властью и разрушаема ею изнутри. <…> Я скоро понял, что как среди преподавателей, так и среди студентов были “стукачи”. Любое неосторожное слово могло привести к непредсказуемым последствиям»[17]. Разумеется, стукачи были, и Осипов тому пример. Только вот не надо таких широких обобщений— насчет «всех», г-н Черняев. И, как бы ни давили советские органы на Церковь, не следует представлять себе «всех» ее иерархов покорными марионетками. На начало 1957года из 70 правящих архиереев примерно половина подвергалась репрессиям, но, в отличие от Осипова, эти люди сохранили и веру, и верность Христу, и человеческое достоинство. «Многих из них контролировать было крайне сложно. Так, в мае 1957года на совещании в Совете по делам РПЦ отмечалось, что умерший полтора года назад митрополит Ленинградский Григорий “не терпел никаких советов уполномоченного и если узнавал про отдельные советы, рекомендованные уполномоченным, то, как правило, делал всё наоборот. Преследовал духовенство, которое периодически посещало уполномоченного”»[18]. А архиепископ Симферопольский и Крымский Лука (Войно-Ясенецкий)! А Сергий (Голубцов), архиепископ Новгородский и Старорусский, митрополит Вениамин (Федченков), архиепископ Пимен (Хмелевской)… Список иерархов с безупречной репутацией можно продолжить, и сколько было таких же священников! Об одних написаны книги, другие остались безвестными…
Справедливая оценка и деятельности Осипова, и статьи Черняева содержится в отклике игумена Сергия (Рыбко): «…публикация желтого околорелигиозного издания “НГ-Религии” свидетельствует лишь о том, что душевный вред и соблазн, происшедший от клеветы А. Осипова в адрес Православной Церкви, не был устранен и продолжает распространяться. …думается, что не был господин Осипов ни апостолом Павлом, ни искренне заблуждавшимся ревнителем Савлом, а был всего лишь тем печальным персонажем, кто оценил Бессмертного Бога тридцатью серебрениками»[19].
На фоне других отреченцев Осипов выглядел и образованнее, и умнее, что неудивительно: он учился в Тартуском университете; ранее, в Таллине конца 20-х — начала 30-хгодов в местном отделении РСХД слушал В.Зеньковского, И.Ильина и В. Ильина, Б. Вышеславцева… Священники, помнящие его преподавателем семинарии и ЛДА, говорят, что лекции Осипова были лучшими, их старались не пропускать. Но, листая его атеистические сочинения, не испытываешь ничего, кроме скуки и ощущения, будто всё это прочитано давным-давно в студенческие годы в учебнике по так называемому «научному атеизму». Видимо, такое невозможно подать талантливо— противится сам материал. Фрагмент одного из отреченческих выступлений Осипова показан в документальном фильме «Холодная "оттепель" 61-го года»[20]: ренегат хорошо поставленным лекторским голосом с наигранным пафосом говорит о том, как открытия современных ученых и труды классиков марксизма-ленинизма раскрыли ему глаза, заставили отойти от веры и принять советскую действительность. Несмотря на присутствие телекамер, на лицах некоторых слушателей видны откровенно иронические улыбки. А. Левитин в самиздатской статье «Вырождение антирелигиозной мысли» не преминул отметить, что надежды, возлагаемые на таланты Осипова, явно не оправдались: «Затаив дыхание, антирелигиозники ожидали появления великих трудов экс-богослова. Увы! Никаких “трудов” за два года так и не последовало. Всё дело ограничилось несколькими брошюрками дулумановского типа и антирелигиозными лекциями, которые может прочесть любой управдом»[21].
Попытка дать портрет Осипова-человека, понять, что привело его к такому финалу, предпринята в книге С.Л. Фирсова «Апостасия: “Атеист Александр Осипов” и эпоха хрущевских гонений на Русскую Православную Церковь». Автор книги убедительно показывает: катастрофу предательства обусловили и нравственная слабость, и непомерная амбициозность, гордыня, и— как ни парадоксально это звучит по отношению к священнику— недостаточная воцерковленность. По мнению Фирсова, Осипов имел «позитивистский (протестантский по сути) взгляд на религию»[22] и не слишком понимал и принимал мистику христианства. (Примечательно, что в газетной статье, декларирующей его отказ от веры, Осипов вспоминал, как он колебался, стоит ли ему принимать сан священника: его смущала, во-первых, необходимость носить рясу, во-вторых, нелюбовь к богослужению: «Вторым “но” для меня явились… богослужение и молитвенное словоблудие православия»[23]. Результат не замедлил сказаться. Здание веры, построенное на позитивистском песке, стало быстро рушиться при первом напоре внешних сил.
После отречения Осипов прожил почти семь лет. Умирал мучительно, от рака, но даже в больнице не оставлял пропагандистской деятельности. Он участвовал в атеистической радиопередаче, причем заверил слушателей, что просить у Бога милости не будет и верит только в возможности врачей. В «Прощальных письмах друзьям», которые Осипов диктовал секретарше и рассылал тем, кого знал, он писал: «У “боженек” милостей выпрашивать не собираюсь». Под письмами ставил подпись «друг и соратник в атеизме»[24]. Но прошлое, видимо, не давало покоя— Осипов начинает диктовать воспоминания, стремясь по-новому рассказать о том, что заставило его порвать с религией. Целью этих воспоминаний Фирсов считает самооправдание. Тогда же Осипов заранее сочинил себе эпитафию, которая впоследствии была высечена на его надгробии и многим показалась странной:
Радости вам, долгих лет жизни
Желает атеист и друг ваш
Александр Осипов.
Фирсов видит здесь проявление «болезненного тщеславия, неумного перед лицом смерти» и желание даже эпитафией подтвердить свою лояльность советской власти. «Пропаганда на кладбище»,— иронизирует он. Дерзнем предположить, что наряду с этими причинами могла быть еще одна.
Всё-таки Осипов когда-то был верующим. Вряд ли он забыл о том, что есть вещи страшнее смерти. Что смерть? Раковому больному она нередко представляется избавлением. Но бывший священник знал, в чьей власти рискует оказаться посмертно душа, в земной жизни отринувшая любовь и помощь Божию. Не отсюда ли— отчаянные попытки заклясть этот глубинный страх, внушить самому себе, что он атеист, что инобытия нет, нет, нет, что всё кончается могильными червями и лопухом на могиле… Что ж, это был его выбор.
Случай Дарманского
|
|
От ренегатов требовалось не просто отречение от веры, а отречение непременно публичное, через СМИ. Павел Дарманский, «бывший священник и бывший кандидат богословия» (так подписал он свое письмо в «Комсомольскую правду») похоже, пошел на «перевыполнение плана»: опубликовал еще несколько отречений в разных газетах, а потом и книгу на ту же тему. Не терпелось дважды «бывшему» поделиться со всем миром обретенной радостью: «Я с упоением читаю книги и брошюры авторов-материалистов. <…> Хочется только сказать тем, кто колеблется между религией и атеизмом: смело избирайте последний. Сорокалетие существования Советской власти показало, как много может сделать свободный от пережитков, без “божьей помощи” простой человек»[25].
Понятно, по каким причинам фарсы с «прозревшими» священниками-отступниками могли быть только игрой в одни ворота. Если бы у читателей «КП» и других газет появилась реальная возможность обсуждать публикуемые материалы, то у многих, вероятно, возник бы для начала такой вопрос: почему у всех этих искателей истины и правдолюбцев такие трафаретные исповеди? Словно под копирку написаны. Ведь и Осипов говорил почти слово в слово то же самое, и другие отреченцы просто млели от восторга, читая брошюры материалистов, и впадали в экстаз от слов «советская власть».
Вышедшая вскоре книжка Дарманского «Побег из тьмы» также создана в точности по шаблону других подобных изданий. На черном фоне, символизирующем религиозное мракобесие,— плакатный лик строителя коммунизма (почему-то зеленого цвета). Содержание тоже вполне плакатное. Пытаясь выдать свое отречение от Христа за путь честных духовных исканий, бывший священник все время превышает меру правдоподобия. Вот он, рожденный в православной семье, в поисках истины уходит в секту баптистов-пятидесятников и даже становится их лидером. Затем происходит диспут со студентом православной семинарии Евграфом Дулуманом, после чего Дарманский, наповал сраженный эрудицией Дулумана, решает тоже поступить в семинарию: «С изумлением услышал я, что Ветхий Завет писался в течение тысячелетия различными авторами и Новый Завет был написан не сразу и не Христом (как я тогда думал), а разными людьми»[26].
До чего же топорно работали те, кто курировал издание подобной халтуры. И этому Дарманскому поручили выискивать противоречия в Священном Писании? Ему бы для начала согласовать несуразицу в собственном тексте. Ведь он страницей ранее повествует, что Новый Завет перечитывал постоянно и вообще с Библией не расставался ни на минуту. И вот только теперь, от просвещенного семинариста Дулумана, Дарманский узнает, что Новый Завет написан не Христом, да и Ветхий писался разными авторами. Чтобы всё это знать, достаточно прочитать оглавление обоих Заветов. А если прочесть еще и текст, сомнений не останется вовсе. Лидер баптистской общины, в глаза не видевший Библию,— в расчете на кого сочинялась эта ахинея?
Но вот Дарманский оказывается в семинарии. Перед ошеломленным читателем разворачивается картина полного морального разложения. Воспитанники и преподаватели все или воры, или пьяницы, или воры и пьяницы одновременно. Беспорядочные связи с женщинами и, попутно, гомосексуализм, особенно среди монахов,— просто норма жизни. Учиться на священников все пришли, чтобы набивать карманы, в Бога практически никто не верит. Неужели совсем никто не верит? Ну, не совсем, отдельные верующие иногда встречаются, но и на них не залюбуешься: «Васильев был ярым ревнителем православия. Имевшиеся у него религиозные книги протестантских и англиканских авторов он торжественно предал сожжению» (С. 37). Кто не отъявленный циник, тот низколобый фанатик…
Еще хуже— после хиротонии. Священники во время поста пьют в алтаре водку, закусывают ветчиной и колбасой, пустые бутылки закатывают под Престол. Могли быть такие священники? Да, наверное, могли, если они— ряженые чекисты, специально внедренные в Церковь, чтобы разлагать ее изнутри. Но у Дарманского других нет— чуть кто получше, тот, как и он, тоже на пути к разрыву с религией.
Нет такой пошлейшей лжи о христианском вероучении и Церкви, которую Дарманский не воспроизвел в своем сочинении: «Многие “отцы” считали, что у женщины вовсе нет души. Только после длительных споров на Маконском церковном соборе в 585 году большинством всего в один голос духовенство решило, что у женщины тоже есть душа» (С. 77). Не нужно быть кандидатом богословия, чтобы знать, что на Маконском Соборе обсуждались совсем другие проблемы и что такой спор никогда не мог даже возникнуть ни на каком соборе. Хотя бы потому, что Церковь изначально высочайше чтила Пресвятую Богородицу, почитала христианских мучениц и подвижниц благочестия…
Протоиерей Вячеслав Винников вспоминает: «На каждом этаже Академии стояли мусорные ящики, и в них можно было видеть разорванные или целые пятикопеечные брошюры отрекшихся от Христа. Ничего серьезного они не предъявили в своих писульках. Да и что они могли предъявить верующему сердцу, откликнувшемуся на зов Спасителя? <…> Видно, по комсомольским путевкам пришли они в семинарию или какими-либо другими путями, одному антихристу ведомыми».
В случае Дарманского на определенные раздумья о комсомольской путевке наводит то обстоятельство, что летом 1957 года именно он был послан от Русской Православной Церкви на VI Всемирный фестиваль молодежи и студентов в Москве. Зная реалии той эпохи, нетрудно понять: на такие мероприятия, где предполагались контакты с иностранцами, не посылали кого попало. А зная бесправное положение Церкви в те годы, можно предположить, что священноначалию просто предписали остановиться на данной кандидатуре.
Информация к размышлению: Дарманский, по его собственным газетным признаниям, уже в начале 1957года утратил веру и даже возненавидел Церковь. Тем не менее, в июле он не отказывается от поездки на фестиваль. Кого же он там представлял в таком случае? Комитет госбезопасности? Идеологический отдел обкома комсомола?
Спустя две недели после газетных выступлений Дарманского священник Сергий Желудков ответил ему через самиздат. Отец Сергий убедительно показал, что Дарманский никогда, по сути, и не был православным. Чудовищная смесь диких суеверий, нелепых представлений об окружающем мире, которую Дарманский пытался выдать за христианство, на самом деле никакого отношения к христианскому вероучению не имеет. Отец Сергий рассматривает также нравственный облик самого обличителя церковных нравов: «Вот он уже окончательно решил, что он— атеист; он испытывает, как он сам пишет, не просто разочарование, а прямо-таки ненависть к религии и... продолжает служить священником, воистину народ обманывает, не в силах оторваться от церковного пирога, и он делает это с начала 1957 по февраль 1958— в течение целого года. <...> Русский верующий народ Вас приютил, кормил и одевал в церковной школе восемь лет; никто не принуждал Вас идти в священники, Вы сами этого просили, хотя нужно было Вам по совести не спешить, посомневаться вволю и найти себе прочное мировоззрение; Вам поверили, народ, Вы пишите, хорошо Вас обеспечил... И за все это Вы наплевали в душу этому народу <…>. И ведь, выступая в роли обличителя Церкви, Вы заранее знали, что Церковь будет молчать. <...> Эта черта заведомой безнаказанности в Вашей ругани против безмолвствующей Церкви была особенно отвратительна. Конечно, неверующие осудят эту пропаганду подлости, с которой Вы выступили от имени атеизма»[27].
Последние страницы опуса Дарманского— написанная довольно запальчиво апология Иуды. Фрейдистская проговорка, такое бывает… Заканчивается книга на оптимистической ноте: «Мое счастье, что я живу в ХХ веке и в Советском Союзе, где ликвидированы преследования за веру или атеизм, где для каждого человека гарантирована свобода совести. Свобода совести принесла нашему народу полное духовное раскрепощение: кто хочет— верит, кто не хочет— не верит. <…> Когда в конце концов пришел к атеистическим убеждениям, я смело порвал с религией и начал новую, радостную жизнь» (С. 111).
Остаток новой, радостной жизни бывший священник посвятил борьбе с «религиозным дурманом». Покаяния не было. Знаю это из эксклюзивного источника— от задушевного друга Дарманского Евграфа Дулумана.
Есть такой сайт: «Свобода от религиозного фундаментализма». Там тусуются в основном единомышленники— воинствующие атеисты (видимо, не отягощенные другими заботами), с завидным упорством убеждающие друг друга в том, что Бога нет. Я задала несколько вопросов о дальнейшей, после отречения, судьбе Дарманского устроителю сайта Евграфу Дулуману. В ответ он прислал мне письмо следующего содержания:
«Порвав с религией, Павел Дарманский до последних дней своей жизни оставался убежденным, воинственным атеистом. О своей церковной, а потом атеистической жизни он написал две книги. Потом принимал участие в устной и письменной атеистической пропаганде. Написал пьесу на тему церковной жизни, которую приняли к постановке в Киевском театре имени Леси Украинки, но горбачевская перестройка запретила ставить эту пьесу».
Перестройка запретила? Без комментариев…
К сожалению, Дулуман не ответил на мой вопрос о том, когда умер Дарманский. Но из его письма можно понять, что это произошло уже после перестройки. Каково же было «воинственному», как выражается Дулуман, атеисту наблюдать отмечавшееся с немыслимым в советские времена размахом 1000-летие Крещения Руси, торжество ненавистной Церкви, возрождение храмов и сознавать, что дело, которым он занимался всю жизнь, оказалось никому не нужным, что оно уходит в невозвратное прошлое вместе с эпохой тоталитаризма! Кто знает, не вспомнились ли священнику-расстриге библейские слова: отступающие от Меня будут написаны на прахе, потому что оставили Господа, источник воды живой (Иер. 17, 13).
Случай Дулумана
|
|
Одновременно с письмом отца Сергия Желудкова Дарманскому в самиздате распространялось анонимное стихотворение «Новый Иуда», адресованное другому ренегату— Евграфу Дулуману:
Первый Иуда, предавший Христа,
чувствовал— совесть его нечиста.
Мучился, точно в кипящем котле,
и успокоился только в петле.
У Дулумана иная сноровка.
Совести нет, не нужна и веревка—
был бы лишь туго набитый карман…
Умер духовно Евграф Дулуман[28].
В отличие от Осипова и Дарманского, Дулуман, видимо, вырос в атеистической семье. По его собственному признанию, в детстве он любил порадовать родителей выразительным чтением кощунственных стихов Демьяна Бедного[29]. Но вот после войны мать из-за нужды сдала часть дома семье священника. По словам Дулумана, разговоры с батюшкой увлекли его настолько, что он решил поступить в семинарию.
Что было с Дулуманом дальше, лучше всех расскажет он сам. Вот некоторые его ответы с «Атеистического сайта»: «В свое молодое время мне тоже была внушена вера в Бога. <…> На это интенсивное, оторванное от жизни и замкнутое только на Боге внушение и самовнушение я истратил семь лет своей жизни, лучших лет жизни человека— от 17 до 24 лет. <…> Бог не выдержал ни моих научных изучений, ни практической проверки. Теоретически и практически испытав религию и Бога, я узнал о религии и о Боге всю правду. А эта правда заключается в том, что Бога— нет, а религия— опиум верующих. В 1952году я официально порвал с религией и письменно уведомил о своем научном открытии о Боге вышестоящие церковные круги. Я не ставил в известность об этом самого Бога из-за отсутствия такового»[30].
Кто сказал, что владение научным дискурсом— необходимое, хотя и совершенно недостаточное условие для вхождения в мир науки? Вон, обходятся без этих буржуазных излишеств некоторые доктора философских наук— и ничего. Все, правда, знают, что такое были философские науки в советское время, но всё равно— доктор ведь.
Из ответа Дулумана другому посетителю «Атеистического сайта»: «Современные богословы говорят, что Бог— существо невидимое, поэтому и видеть Бога нельзя, поэтому его никто и не видит. <…> Эти измышления о Боге для христиан записаны в Библии— книге легенд, мифов, сказок, нелепостей и противоречий. Этого библейского Бога пропагандирует за мзду великую, прибыли ради, свора мошенников: попов, пресвитеров, проповедников, раввинов, мулл, лам и прочей языкоблудивой нечисти»[31]. Особенно хороши, конечно, ламы, пропагандирующие библейского Бога (в буддизме вообще нет понятия Творца). Не дивно, что обладатель столь мощного интеллекта и богословской эрудиции стал в советское время доктором и профессором. Но как он окончил МДА и как его целый год терпели в Саратовской семинарии, где он исполнял должность помощника инспектора и читал лекции,— непостижимо. Видно, чекисты очень уж надавили…
В настоящее время Дулуман преподает историю философии, религиоведение и другие предметы на социологическом факультете Национального технического университета Украины, с чем названный вуз можно и поздравить.
И все-таки никакой человек не предсказуем до конца. На сайте Дулумана есть одна страница, которая не может не вызвать сочувствия, поскольку речь идет о большом человеческом горе. Дулуман сообщает посетителям сайта, что исполнилась годовщина со дня смерти его горячо любимой дочери Галины, которой было всего 36 лет: «”Когда в доме покойник, уста не благовестят”,— говорил руководитель написания моей диссертации кандидата богословия, прекрасный проповедник, задушевный и мудрый священник, протоиерей, профессор МДА отец Всеволод Шпиллер»[32]. Удивительно слышать от Дулумана такие слова о священниках— без ругани и оскорблений. Видно, даже в душе воинствующего атеиста страдания пробуждают нечто такое, чего он и сам о себе не знает… Рядом читаем: «Смерть детей раньше родителей— вопиющая несправедливость, неизбывное горе». Но кого вопрошать о справедливости, если небеса пусты? Бессмысленную и бездушную природу? Какое ей дело до нашего горя…
Здесь же приведено стихотворение (на украинском языке) «с рождения и по семьям друга и товарища Гали, Феди Дарманского», посвященное покойной. Удивительно, но в стихах сына того самого Дарманского ощутимы религиозные мотивы! Не скажу, что христианские, но какие-то религиозно-мистические явно есть. Стихотворение о том, что ушедшая продолжает жить в параллельном мире, что она гуляет в Елисейских полях, где не вянут цветы, где нет печали, о безграничности и вечности, о предстоящей встрече… И сам Дулуман называет дочь усопшей— слово явно не из лексикона «научного атеиста».
В «Подростке» Достоевского странник Макар Иванович говорит: «Безбожника-то я совсем не стречал ни разу, а стречал заместо его суетливого— вот как лучше объявить его надо»…
Увы, на остальных страницах, в том числе появившихся позже,— всё то же, что и прежде. Однако, пока человек жив, путь к покаянию для него не закрыт. А кто на что способен— знает один Господь Сердцеведец.
Эпилог
По имеющимся на сегодняшний день данным, только за 1961-1964годы по религиозным мотивам было осуждено 1234 человека. Многих из них отправили в лагеря, в ссылки, на поселения[33]. Тогда же, в хрущевскую «оттепель», начала набирать обороты столь популярная позднее репрессивная психиатрия: инакомыслящих (в данном случае— верующих) объявляли безумными и отправляли на принудительное лечение.
Но гонения конца 1950-х— начала 1960-х годов не принесли тех результатов, на которые рассчитывали гонители. Несмотря на то, что Церкви был нанесен тяжкий урон (в 1957году Церковь имела 13478храмов, к 1966году их осталось всего 7523)[34], религиозность населения в целом не уменьшилась, а в ряде регионов даже возросла, судя по приводимой историками статистике крещений, венчаний и отпеваний[35]. Были в эти гонения свои мученики и исповедники. И— двести отлучивших себя от Бога предателей.
Двести предателей— это много или мало? Цифра впечатляет, но на самом деле это чуть больше полутора процентов от тогдашней численности клира[36]. А если учесть, что немалая их часть— просто внедренные в Церковь агенты КГБ, которых рассекретили для пользы дела, цифра реальных отреченцев еще меньше. И всё же были такие, кто дрогнул, испугался за себя или близких…
Несколькими десятилетиями ранее И.А. Ильин написал: «Худшее уходит, идет естественный процесс очищения Церкви. Всегда ли остается лучшее? В годы гонений— да».
Никуда не уйти от этого сопоставления. Два полюса возможностей человеческой души— верность или отречение, святость или подлость. Выбор между этими полюсами— пространство человеческой свободы, прекрасного Господнего дара. Кому-то он оказывается в тягость, но без него нет человека. Дар свободы уподобляет человека Богу, но и налагает огромную ответственность. И за всё, совершаемое человеком, отвечать только ему самому— больше некому.
Назад к списку
