«ДА БУДЕТ ВОЛЯ МОЯ»…РОЖДЕНИЕ И СМЕРТЬ КОНДРАТИЯ РЫЛЕЕВА

Один из руководителей восстания Декабристов Кондратий Федорович Рылеев, уже сидя в тюрьме, пережил чудесное обращение ко Христу, переменившее весь его внутренний мир. Его рождение тоже было очень необычно. В семье Рылеевых дети постоянно умирали во младенчестве. Его мать Анастасия Матвеевна на крохотной могилке ее четвертого ребенка слезно молила Бога о еще одном ребенке. Родился сын, названный Кондратием (Коней). Вот поразительное свидетельство Анастасии Матвеевны: "Три года я была счастливой матерью. Коничка радовал меня, рос хорошо, наш домашний доктор радовался вместе с нами. И вот новое горе вошло в наш дом: Коничка тяжело заболел. Круп. Он метался в жару, никого не узнавал и задыхался... Наш врач сразу попросил созвать консилиум. Приехал известный доктор из Петербурга. Он осмотрел Коничку и молча вышел из комнаты. Разговаривал только с нашим доктором. А уходя, сказал Фёдору Андреевичу (отец Рылеева К.Ф. – прим. авт.):
«Бывают чудеса... Если вы набожны, молитесь».

(Дом Рылеева в Санкт-Петербурге)
Наступила ночь, как считали врачи, последняя ночь моего сына... Я отпустила нашу матушку отдохнуть и осталась одна у постели... Ребёнок продолжал метаться, он весь осунулся, личико его посинело, а из горла слышался свист, сменяющийся страшным, заставляющим сжиматься моё сердце, хрипением.
Матери, неведомые мне, и мои сверстницы, и те, которые растят здоровых и крепких детей, и тем, кто слышал предсмертный хрип своего ребёнка, вам говорю я: поймите меня и, прочитав всё, что я пишу дальше, — не осудите! Как я молилась! Никогда в жизни, ни до той ночи, ни позже, я не знала такого состояния! Поистине в тот час я была вне себя! Тогда вся душа моя была полна мольбы и надежды, не заученные молитвы повторяла я, — скорбь матери говорила за меня... «Всемогущий Боже! Ты Сам молился в саду Гефсиманском: «Если возможно, да минует Меня чаша сия!» Так пойми же и меня в моей скорби! Все страдания, какие захочешь Ты послать, — низвергни на меня, но спаси,спаси жизнь моего ребёнка! Ты учил нас молиться – «Да будет воля Твоя», но я говорю: только в этом, только в единственном, да будет воля моя! Верни мне сына, утверди волю мою! Теперь Ты скажи мне: «Да будет воля твоя!»
Я не знаю, сколько я простояла на коленях. Не знаю, что было дальше, но, кажется, я, склонившись над умирающим, поцеловала его худенькие, судорожно сжатые ручки...
Как вдруг оттуда, где только что я стояла на коленях, раздался голос: «Опомнись, женщина! Ты сама не знаешь, о чём просишь Господа!» Я обернулась и увидела ангела с горящей свечой в руках, стоявшего предо мною. Киот, в котором висела икона, был пуст. Как странно: я не испугалась и не удивилась, как будто так и должно было быть. Я только в мольбе сложила руки.
— Опомнись, — опять заговорил ангел, и в его голосе я услышала скорбную укоризну.
— Не моли о выздоровлении сына! Бог всеведущ. Он знает, зачем должна угаснуть его жизнь, Бог милосерд — и Он хочет избавить тебя же от ужасных страданий...
— Я готова на всё, я все страдания приму с благодарностью, лишь бы жил мой ребёнок...
— Но страдания ждут не только тебя: будет страдать и твой сын... Хочешь, я покажу тебе всё, что его ждёт? Неужели и тогда ты будешь упорствовать в слепоте своей?
— Да, хочу! Покажи всё... всё... Но и тогда буду молить Бога о жизни моего сына! Да будет воля моя!
— Следуй за мной, женщина! — и ангел словно поплыл передо мной, паря в воздухе.
Я шла, сама не зная куда. Я проходила длинный ряд комнат, отделённых друг от друга не дверьми, а толстыми тёмными завесами. Перед каждой завесой ангел останавливался и спрашивал меня:
— Ты упорствуешь? Ты хочешь видеть, что будет дальше?
— Да, — отвечала я. — Хочу видеть всё. Я ко всему готова.
И тогда ангел отодвигал завесу, и мы входили в следующую комнату. А голос ангела становился всё строже, и лицо его, когда он поворачивался ко мне, из скорбного становилось грозным. Но я шла всё дальше без колебаний, я шла за жизнью моего сына. В первой комнате, куда я вошла, я увидела моего Коничку в кроватке. Но он не умирал, он тихо спал, румяный и здоровый... Я протянула к нему руки, хотела обратиться к нему, но ангел властно простёр свою руку и позвал меня за собой. Во второй комнате, которую мы прошли очень быстро, я увидела его юношей в военном мундире. Он шёл по городу, который был мне неизвестен, чужестранным. Коня промелькнул мимо, и даже не остановился ни на минуту. Он не видел своей матери... В четвёртой комнате я увидела его совсем взрослым, в гражданском платье, он был чем-то занят, мне казалось, что он был кем-то на службе... Мы вошли в пятую комнату. В ней было много народу. Совсем незнакомые мне люди о чём-то говорили, спорили, было шумно... Но вот поднялся мой сын — и как только заговорил он, все замолкли, все слушали его с великим вниманием и, я бы сказала, — с восторгом. Я слышала его голос, он говорил громко и отчётливо, но я не усваивала ни одного слова, я не понимала... А ангел уже подводил меня к следующей завесе... И когда он обратил лицо своё ко мне, я ужаснулась грозной силе его.
— Сейчас ты увидишь ужасное, — сказал он сурово. — И это ужасное ждёт твоего сына. Одумайся, пока не поздно. Если ты войдёшь за эту завесу, — всё предначертанное свершится... Вот я повею крылом, и свеча угаснет. С ней угаснет и жизнь твоего ребёнка, и он избавлен будет от мук, и покинет землю, не зная зла... Хочешь ли ты видеть, что скрыто за этой завесой?
— Бог милосерд, сказал ты... Он пощадит нас. Хочу. Веди меня. Да будет воля моя, — отвечала я и пошла вперёд.
Ангел раздёрнул завесу, — и за ней я увидела виселицу. Ужас охватил меня. Я вскрикнула и проснулась, или, вернее, пришла в себя, очнулась...
Я сидела всё так же, склонившись над кроваткой Конечки..., и ... рука моя отказывается держать перо..., но я должна дописать всё. Сын мой, радость моя единственная, сладко спал, повернувшись ко мне личиком, и тихо, спокойно дышал... Я не смела пошевельнуться, боясь разбудить его, — и не смела верить своему счастью. А счастье было так велико, что заслонило все страшные мгновения ночного видения. Я только поплакала и поблагодарила Бога. А потом... потом стало постепенно всё сбываться, что показал мне в ту ночь грозный ангел.

Никогда и никому я не рассказывала о моём сне, я сама боялась вспоминать о нём. И как всё сбывается! Ты приводишь в дом твоих друзей — и я узнаю их... Я знаю их по моему сну. И ещё ужаснее сжимается моё сердце: ведь ты уже в предпоследней комнате моего сына! Ты помнишь ли, сын мой, как я спросила тебя недавно: «Скажи мне, сынок мой, что вы задумали? Зачем собираетесь? О чём вы говорите? Мне страшно за тебя, сынок! Сердце моё чует беду!» И навсегда упало во мне сердце, когда я услышала твой ответ: «Не бойтесь, маменька! Мы стоим за правое дело! Мы готовы на всё: отступить мы не можем. Разве не осудила бы меня ваша чистая совесть, если бы я отступился от товарищей и, тем самым, предал бы наше дело? Так нужно Отечеству. Не вы ли с самого младенчества учили меня: всегда стой за правду, за справедливость, будь верным сыном своей родины? Не отговаривайте меня, маменька, а благословите на всё, что бы ни случилось со мной».

Я поняла, что это конец. Я знала это. Но я прижала тебя к сердцу и благословила...»[1]

Как и было показано ангелом, Кондратий Рылеев был одним из тех, кто посеял в сердца людей семена, приведшие через сто лет к величайшей братоубийственной трагедии в истории России. Однако, милость Божья к нему в великой силе проявилась в тюрьме: «вскоре он и большинство других декабристов были в Петропавловской крепости. Известно, как малодушно выдавали они друг друга, как усердствовали в разоблачениях, как легко рассыпались основания всех их теоретических построений перед ужасом тюрьмы и властной силы.

Рылеев же с первых дней заключения стал ощущать все более нарастающий голос высших сил души, голос, зовущий человека к вечному, горнему, неподвластному законам земной жизни. Если до того он думал всегда о царстве справедливости здесь, на земле, а не за пределами гроба, то теперь он все серьезней вглядывался в облик Христа, пострадавшего за людей и звавшего их к непостижимому Небесному Царству. Нам невозможно с точностью проследить, как и с какой скоростью происходил этот переворот в душе узника. Но свершившееся перерождение очевидно. Дореволюционный исследователь жизни и творчества Рылеева Нестор Котляревский пишет, что "к концу заключения у него не осталось ни тени революционного духа".

Лучше всего свидетельствуют об этом чудные письма Кондратия Федоровича к жене. Все они пронизаны одним: уверенностью в благости и милосердии Провидения. Царь для него теперь не самовластный деспот, а выразитель этой воли. "Положись на Всевышнего и милосердие государя", - пишет множество раз Рылеев из крепости. Предугадывая грядущую казнь, он никоим образом не считает ее жестокой или несправедливой и взывает к жене: "Что бы ни постигло меня, прими все с твердостью и покорностью Его (Бога. - Т.В.) святой воле". Потрясенный царской милостью (Николай прислал жене 2 тысячи рублей, а затем императрица прислала на именины дочери тысячу), Рылеев со всей силой русской души отдается чувству любви и благодарности царской семье. "Чтобы со мной ни было, - говорит он, - буду жить и умру для них". (Надо отметить, что царь продолжил свою заботу о семье Рылеева, и жена его получала пенсию до вторичного замужества, а дочь - до совершеннолетия.) Рылеев говорит также о том, что "по сю пору обращаются с ним не как с преступником, а как с несчастным". И видя в этом заслугу царя, он пишет жене: "Молись, мой друг, да будет он (царь. - Т.В.) иметь в своих приближенных друзей нашего любезного отечества и да осчастливит он Россию своим царствованием".

Рылеев благодарит судьбу за случившееся с ним. "Пробыв три месяца один с самим собою, - пишет он жене - я узнал себя лучше, я рассмотрел всю жизнь свою и ясно увидел, что я во многом заблуждался. Раскаиваюсь и благодарю Всевышнего, что Он открыл мне глаза. Что бы со мной ни было, я столько не утрачу, сколько приобрел от моего злополучия, жалею только, что уже не могу быть полезным моему отечеству и государю столь милосердному". С горечью чувствует Рылеев страшную вину перед своей семьей. Ему остается одно утешение: горячо молиться за жену и дочь. "Мой милый друг, - пишет он, - я жестоко виноват перед тобою и ею (дочерью. - Т.В.): простите меня ради Спасителя, которому я каждый день вас поручаю: признаюсь тебе откровенно, только во время молитвы и бываю я спокоен за вас. Бог правосуден и милосерд, он вас не оставит, наказывая меня".

Незадолго до казни Рылеев составляет записку, обращенную к Николаю. В ней он отрекается от "своих заблуждений и политических правил" и мотивирует это отречение тем, что дух его открыл для себя мир христианской веры и теперь все предстало ему в новом свете, и он "святым даром Спасителя мира примирился с Творцом своим". В этой записке он не просит о помиловании, признает свою казнь заслуженной и "благословляет карающую десницу", но молит лишь об одном: "Будь милосерд к товарищам моего преступления". Рылеев возводит основную вину на себя, утверждая, что это он "преступною ревностию своею был для них гибельным примером" и из-за него "пролилась невинная кровь".

В ночь перед казнью Кондратий Федорович был кроток и тих. Приходил священник отец Петр Смысловский, который более полугода был, по словам самого узника, "его другом и благодетелем". Священник причастил осужденного. В предрассветные часы Рылеев писал свое последнее письмо к жене: "Бог и государь решили участь мою: я должен умереть и умереть смертию позорною. Да будет Его святая воля! Мой милый друг, предайся и ты воле Всемогущего, и Он утешит тебя. За душу мою молись Богу. Он услышит твои молитвы. Не ропщи ни на Него, ни на государя: это будет и безрассудно, и грешно. Нам ли постигнуть неисповедимые пути Непостижимого? Я ни разу не возроптал во время моего заключения, и за то Дух Святый дивно утешал меня. Подивись, мой друг, и в сию самую минуту, когда я занят только тобою и нашей малюткою, я нахожусь в таком утешительном спокойствии, что не могу выразить тебе. О, милый друг, как спасительно быть христианином…" Уже светало, раздались шаги и голоса за дверями, Рылеев дописывал последние слова своего последнего письма: "Прощай! Велят одеваться. Да будет Его святая воля"[2].

История, согласитесь, неординарная. Она открывает завесу над величайшими тайнами жизни и смерти человека, Всеведения Божьего, Божьего плана спасения и взаимодействия воли человека и воли Божьей… И еще, как опасно молиться "да будет воля моя"...

источник